Наблюдения с примесью

озвучка тут:

https://podster.fm/user/id56028/blog/2


– Подвинься же ты, подвинься! Ну, что у тебя за манера? Развалилась как королевна! - бубнил баритон. - Подвинься!
– Ещё чего! Это моё место! - сопротивлялся тонюсенький голосок.
– Тебя уже брали, подвинься! Мы тоже хотим, - настаивал искрящийся бархат.
– Не буду я никуда двигаться, мне и тут хорошо, - упрямо твердил капризный перелив.
– Что же ты за эгоистка такая? Из-за тебя никого не видно. Ты всех заслоняешь.
– Я не эгоистка, не эгоистка, - капризуля чуть не плакала.
– А кто ты, если думаешь только о себе? - не унимался баритон.
– Можно подумать, ты не думаешь, - обиженно прозвучало в ответ.
– Не ссорьтесь, всё равно вы ничего не можете сделать, и от вас ничего не зависит, - донёсся из-за угла колючий низкий голос.
– Это от тебя не зависит, - хором вскричали спорщики.
– Да что же это такое? Как же ты себя ведёшь? Всегда была сама за себя, тебе никто никогда не был нужен, ты ни о ком не заботилась, - с печальным вздохом - как будто из-под бумаг - прошелестело глухое контральто.
– Да будет вам. Мы все в одинаковом положении и мало что можем изменить. Разве что не роптать и надеяться, - в грудном голосе прозвучали обволакивающие умиротворяющие нотки.

****

– Миша. Миша! Иди сюда!
– Ларочка, я тут, - Миша присел на стул. - Показывай.
– Вот.
– Красавица моя. Повернись-ка.
– Какие лучше?
– Чёрные. И чёрные туфли. И бесцветную шаль возьми. Нет, сумку тоже чёрную. Вот теперь хорошо. Во сколько за тобой заехать?
– Я позвоню.
– Ладно. Иди. И помни, ты у меня самая лучшая! Стой. Примерь-ка конверсы.
– Белые?! С платьем? Новые?
– Ага. Давай.
– Миша, ты что? Это же ужасно.
– Это прекрасно! Ты зайдёшь в кедах и сразу переоденешься.

***

– Видели, нет, вы видели? Опять взяли эту пустышку. Что же это такое? Ну, ведь ни кожи, ни рожи, - вздохнуло контральто.
– Дуракам везёт, а глупцам всегда всё прощают. Типа с них меньше спрос. Везде так и происходит, - завистливо подхватил злобный ледяной тон.
– То-то она всех утешала! Знала, наверно. Бывают же такие лицемерки, - пробасил кто-то из-за угла.
– Ты думаешь, она знала? Не может быть! - Пропели сопрано и капризуля.

***

Ларочка неторопливо сняла платье, повесила его на плечики и подошла к шкафу:
– Подвиньтесь, - сказала она и аккуратно раздвинула вешалки, освобождая место для наряда.
– Как прошло?
– Тот же фокус. Я их даже в лицо не помню, а они меня - по имени зовут.
– Немудрено. Такая женщина!
– Миша, Мишенька, устала я от этого. Каждый раз одно и то же. Меня все знают, а я - никого.
– Ну, что ты, милая. Ты светишь, ослепляешь, а они обычные, почти незаметные, вот и выпадают.
– Это провалы в памяти.
– Посмотри на меня. Какие провалы? О чём ты говоришь? Где мы были третьего дня?
– В опере.
– Что слушали?
– Иоланту. И я опять плакала.
– Вот видишь, ты всё помнишь.
– А их не помню.
– Ну, и не надо.
– Надо. Я хочу помнить.
– Зачем?
– Чтобы не забыть.
– Ай, лучше забудь, чтобы помнить, - Миша притянул Ларочку к себе, - щёчки, губки, глазки, носик, - он приговаривал, и приговаривал, и приговаривал, - ты всё помнишь, просто ты устала и хочешь спать.

***

– Как прошло? Как прошло? - перебивая друг друга, шелестели, струились и бархатились платья и костюмы, юбки и палантины.
– Ой, вы не знаете! Сначала я думала, что помру со стыда из-за этих новеньких. Хорошо, хоть потом их сняли и надели туфли.
– А что такого? Чем мы тебе не угодили? - удивились беленькие кеды.
– Видите, они и сейчас не понимают.
– Потом поймут. Ты рассказывай, рассказывай, - с беспощадным любопытством торопили шляпки.
– Ах! Меня все узнавали! - стеснительно, полушёпотом отвечала шаль.
– Что ты говоришь? Ты их раньше встречала? Ты с ними знакома? - наперебой шуршали сарафаны и пиджаки.
– Не могу вспомнить. Они такие яркие, они не запоминаются, - удручённо отвечала изысканная красотка.
– А тебя все узнали, значит, ты была самая-самая!
– Самая-самая была хозяйка, - не удержались кеды, - мы вместе были самые-самые. Вме-сте. Это на нас все смотрели, - конверсы подтянули шнурки и сказали: – Мы всё помним.

Темная сторона - какая она? Почему одни от этого огня бегут, а другие - отдаются ему как топливо?

Чем он плох? Горит ярче яркого, пылает всеми соблазнами, завораживает искушениями, притягивает, засасывает и не отпускает, раскрашивая своим бликами праздность, будничность и серость.

Разве он не греет? Ещё как греет! Распаляет все страсти до предела возможностей и на пике преподносит удовлетворение.

Разгоняет все страхи и сомнения. Тут всё можно. И то, что нельзя, тоже можно. Никаких преград. Каждый найдёт себе соучастника. В любом деле.( Read more... )

И вот сидит он на своей пирамиде. Забрался, дух перевёл. Можно отдохнуть. Врагов распихал, друзей оттолкнул - вырвался наверх. А вершина-то острая. Едва сидит. Или надо поглубже угнездиться на пике, или как-то балансировать на острие.
( Read more... )

В хрониках многих городов имеются записи о бесследном исчезновении людей. Так было и так будет. Наша история о том, как пропадали люди в стародавние времена.

– Хочешь, я расскажу тебе, как в лаборатории «Бэ Эмца» четверо уставших от надоевшей работы мужчин выращивают страхи и продают их в своих лавках по всему свету? - седовласый старец закрыл потайную дверь, придвинул к ней лавку и подошёл к прилавку.
– Аким, ты уже всем надоел со своими выдумками, - отозвался продавец страхов, - мы ничего не выращиваем.

Старик усмехнулся, съёжился до горстки маковых зёрнышек и колесом перекатился на другую сторону прилавка, сделанного из массивного резного сундука со множеством выдвижных ящичков.

– А это что? - россыпью чёрных пятен он указал на пузатые бутылочки темного стекла с наклейками, на которых было написано «махала», «раав», «кеэв», «эвель» и прочие обозначения всевозможных горестей.
( Read more... )

Он искал. Расходы оплачивали, время компенсировали. Я бы тоже поискал. Числовое значение - девять. Десятичный код - тысяча шестьдесят. А в кириллице на её месте - «З» - Земля. Девятая. Парад планет. Девять раз в одну сторону, девять раз - в другую. И не говори, что ты ни разу не был ни в одном индийском храме.

Кирюша споткнулся. Всё кончилось.

– Я застрял в этом городе, - сказал он мне, - как застревает в зубах обломок зубочистки или топор в бревне, или нога в расщелине.
– Зачем застрял? - спросил я и предложил:
– Беги.
– Не могу, - отвечал он, - не хочу.

Страх. Страшно жить и страшно умереть. ( Read more... )

Хочу оказаться в тридевятом царстве, в тридесятом государстве безопасным для себя и для окружающих способом. Взамен буду десять дней кушать полезную еду.

Танечка ничего не хотела. Вернее, насмотревшись на любимую старшую сестру Галю, у которой сбывались все желания, девочка ещё в первом классе поставила себя в строгие рамки: ничего никогда не хотеть.

Куда бы Галя ни шла, она всегда брала с собой Танечку. И в парикмахерскую брала. У Гали была такая шевелюра, что простое мелирование ей делали в четыре руки, а когда она выходила из ванной, то всякий раз причитала:

– Вот бы у меня волосы сохли за час, как у Ленки!
( Read more... )

Пробуждения случались всё реже. У некоторых это происходило ночью, когда снилось, что встал, пошёл в туалет, сел на горшок и начал писать. Человек просыпался и ощупывал простыню: неужели описался? Но нет. Это был только сон. Поход в туалет стирал причину пробуждения, и вновь наступала дрёма.

Другие просыпались на улице: кто - от запахов, навеивавших что-то из прошлого, а кто - от вида знакомой модели автомобиля: не моя ли поехала? Но нет. Машины же нет. И назад, в дрёму.

Взгляд со стороны, ещё недавно доступный почти всем, превратился даже не в предание, а утонул в забытье.
( Read more... )

В пещеру нагов я не хотела. Что бы там ни говорили, а абстрагироваться никак не получалось. Я была уверена в том, что как только войду в это священное место, так сразу и наступлю на одного из них. И всё.

- Да ты не думай об этом. Там материализуется только то, о чём ты думаешь, - в сотый раз повторяла Людочка.

Ага. А ты попробуй не думать о белом слоне. Попробовал? Вот и у меня не получалось. Мало того, что наги чудились мне повсюду в течение дня, так и во сне они не давали покоя. Там, в бессознательном, я их прогоняла, и они разлетались за пределы фиолетовой сферы моей защиты. Дожидались, пока я усну, и снова пролезали поближе. Стоило только ослабить внимание, как они заходили с тыла и пристраивались рядом, чтобы потом слиться с моим телом.

Одна знакомая просила, чтобы её лишили голоса, поелику не должно женщине услаждать чей-то слух, кроме как своего собственного мужа, а мне даже попросить было нечего. Я лишь взывала к своему воображению и способности видеть насквозь и вокруг себя.

( Read more... )

К рисунку Марии Фомальгаут.

А вы разве не замечали? У каждого ребёнка есть такая сказка, которую он может слушать по стопятьсот раз на дню. Он уже и сам знает её наизусть, но всё равно просит рассказать.

- Бабушка, ты не спишь? - шёпотом спросила девочка.
- Нет, Маричка.
- Бабушка, расскажи мне про дом.
- Про какой дом? - с деланным удивлением откликнулась бабушка.
- Ну, про дом. Ну, ты знаешь, бабушка.
- Про фиолетовый дом с золотыми звёздами?
- Да! - радостно сказала девочка.
- Про тот самый дом, благодаря которому и сейчас над другими домами зажигаются звёзды?
- Да, бабушка, расскажи.
- Ну, слушай. Было это… когда? - бабушка вопросительно посмотрела на Маричку.


( Read more... )

Есть города, в которых прошедшие времена осели такой плотной взвесью, что не только будущее, но и настоящее прорываются через них ценой немыслимых потерь и вылезают на поверхность настолько ободранными и изуродованными, что их никто не узнаёт.

Уродство далеко не всегда вызывает сочувствие и желание помочь. Слишком часто окружающие начинают глумиться и кривить лицо, искажая пространство восприятия настолько, что растравляют раны прорыва. И то будущее, которое могло бы быть прекрасным, сжирается заживо гнойниками настоящего.

Загнивающий город, где бывшая тюрьма на центральной площади излучает горе и страдание такой силы, что даже удалённые районы хорошо слышат эти позывные в 12 часов пополудни каждого дня. Для пущей убедительности по праздникам там же устраивают фейерверки, притягивая разноцветными залпами еще больше внимания и поедая радость жителей.

Резонатором служит вода, омывающая это сооружение со всех сторон. Стрела усыпальницы принимает и передаёт сигналы злости и ненависти. Прошлое лезет из-под мостовых, которые время от времени снимают, чтобы облегчить его дорогу. Стоит только прислушаться, как зазвучат и цокот копыт, и залпы расстрелов.

Чу! Выходят новые указы. Огнём не выжечь? Камень не горит? Тогда скорее зажечь все факелы. Символика, скажешь? Зато какая! Подсвеченная алыми парусами огненная вода, впитавшая в себя и хранящая трупную память, течёт по трубам и разносит боль и жажду по земле, затекая во все дома и чайные заведения.

Поэтому я всегда пью только размороженную воду. И вам советую.